pavel_begichev

Я готовился в институт. 
Все в нашем дворе, конечно, понимали, что в институт мне в жизни не поступить.
Понимал это я, понимал это и брат мой Боря, понимали школьные учителя, разве
только Милорд ничего не понимал. Но, пожалуй, даже и он догадывался, что человек,
который носит на голове гладкошерстного фокстерьера, вряд ли поступит в педагогический
институт. 
Но жил на свете Владимир Николаевич Протопопов, который не понимал, что я не
поступлю. Он понимал, что я поступлю, и мне было неловко знать, что я провалюсь
и подведу Владимира Николаевича Протопопова. 
Владимир Николаевич был великий учитель. Превратить двоечника в троечника для
него было пара пустяков. Один только вид Владимира Николаевича - его яростная
борода и пронзительный взгляд - мгновенно превращал двоечника в троечника. 
Когда же Протопопов открывал рот и слышались неумолимые раскаты, новообретенному
троечнику ничего в жизни не оставалось, кроме последней мучительной попытки превращения
в четверочника. 
- А дальше уже от бога,- решал обычно Владимир Николаевич. 
Брат мой Боря, тяжелейший в те времена двоечник-рецидивист, рассказывал, как
Владимир Николаевич Протопопов впервые вошел к ним в класс поздней осенью сорок
шестого года. 
Дверь их класса вначале сама по себе затряслась. 
Она тряслась от волнения и невроза. Она чувствовала, что к ней кто-то приближается,
а кто - не понимала. У нее дрожали зубы, ее бил озноб, и с грохотом наконец дверь
распахнулась. 
Мохнатейшая шапка-ушанка, надвинутая на самые брови, из-под которых блистали
пронзительные стальные глаза, возникла в двери - и явился Протопопов. 
Он был, как я уже подчеркивал, в шапке, а на правом его плече висел рюкзак. Кроме
того, он был в черном костюме и в галстуке, но именно шапка и рюкзак вспоминались
впоследствии, а галстук и костюм позабылись. 
Стремительным и благородным каким-то полушагом-полупрыжком Владимир Николаевич
достиг учительского стола и грозно провещился:
Как с древа сорвался предатель ученик...
Ученики, которые успели встать, чтоб поприветствовать учителя, остолбенели у
парт своих, те же, что встать не успели, так и замерли в полусидячем-полустоячем
положении. 
Владимир Николаевич между тем впал в тяжелейшую паузу. В глазах его было предельное
внимание. Он явно следил, как срывается ученик-предатель с воображаемого древа
и летит в бездну. 
Бездна эта была бездонна, и поэтому пауза могла тянуться сколько угодно. И всем
ясно было, что, пока летящий предатель не достигнет чего-нибудь, обо что можно
вдребезги расшибиться, Протопопов будет следить за его полетом. 
И тут послышался страшный удар. Это Протопопов обрушил с плеча на стол свой рюкзак.

И всем ясно стало, что предатель достиг чего-то и расшибся вдребезги. Это была
мгновенная и страшная смерть. 
Протопопов протянул было руку к шапке, хотел было снять ее, но раздумал. 
После смерти образовалась пустота. 
В пустоте же этой медленно начинало что-то копошиться, зашуршало что-то, а что
- было непонятно. 
- Диавол прилетел,- прошептал Протопопов.- К лицу его приник. 
И Владимир Николаевич отвернулся от этой картины, ему неприятно было видеть все
это. Но объяснить происходящее было все-таки необходимо, и он сделал это крутыми
и сильными словами:
 ... Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной 
И бросил труп живой в гортань геенны гладной...
Владимир Николаевич пошарил многозначительно в рюкзаке и вытащил из него австрийский
обоюдоострый штык, потом достал буханку хлеба и снял, наконец, шапку. Взрезал
штыком буханку и начал есть хлеб. 
Ученики окончательно окоченели. 
Они не поняли ничего, кроме того, что столь знакомое им слово "ученик" неприятно
сочетается со словом "предатель". А некоторые ребята попроще и дело поняли просто:
если они будут плохо учиться - "диавол" будет в них "жизнь дхать". Борода же
Владимира Николаевича, в которой исчезала краюха хлеба, всем без исключения представилась
вратами, ведущими в "гортань геенны гладной". 
Владимир Николаевич, поедая хлеб, лукаво поглядывал на учеников и бормотал, кивая
кое на кого из класса:
Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни...
Окоченевшие ученики немедленно почувствовали себя гагарами, и многим мучительно
захотелось, чтоб наслажденье битвой жизни сделалось им доступно. 
Владимир Николаевич разглядывал класс и кое-кому неожиданно подмигивал. Подмигнул
он и моему брату Боре. И Боря тогда понял, что еще не все потеряно, что ему,
может быть, удастся вырваться из семейства гагар. 
Некоторые же ученики, наверно, из тех, кому Протопопов не подмигнул, сделались
недовольны, что учитель на уроках хлеб ест. И тогда Владимир Николаевич встал
и мощно раздробил недовольство:
А судьи кто? - За древностию лет 
К свободной жизни их вражда непримирима...
Владимир Николаевич совершил чудо. 
Он вырвал моего брата Борю из семейства гагар-рецидивистов и направил Борины
стопы в более высохие отряды пернатых, туда, поближе к уровню вальдшнепов и лебедей.

Он совершил чудо, а сам ушел из школы, в которой учился мой дорогой Боря, а затем
я. 
Радость моих родителей по поводу того, что Боря выбрался из гагар, омрачалась
тем, что я еще болтался в гагарах. Считалось, что только Владимир Николаевич
может поставить меня на крыло, и он взялся за это тяжелейшее дело. 
Поздним вечером, часов в одиннадцать, я выходил из дому. Я шел к Владимиру Николаевичу
Протопопову. 
От Красных ворот, которые стояли над метро и над нашим домом, я шел по Садовой-Черногрязской
к Земляному валу, там сворачивал налево, и вот уже школа в Гороховом переулке.
Здесь-то и дробил Владимир Николаевич твердыню моего гагарства, приобщал меня
к уровню полета вальдшнепов. 
Делал он это ночью. Днем у него не было никакого времени, и, кроме того, он считал,
что ночью гагарство мое дает слабину. 
Когда я приходил, Владимир Николаевич сидел обыкновенно в пустой учительской
и проверял тетради. 
Заприметив меня, он смеялся весело, от всей души и бил меня в грудь кулаками.
И я смеялся, уворачиваясь от довольно-таки тяжелых ударов, которыми приветствовал
меня мой учитель. 
Настучавшись в мою грудь и раскрыв таким образом душу мою для знаний, Протопопов
заваривал сверхкрепчайший чай и набивал трубку "Золотым руном" в смеси с табаком
"Флотским". 
И мы начинали пить чай. 
Владимир Николаевич учил меня, как набивать трубку и как заваривать сверхкрепчайший
чай, и ему нравилось, как я справлялся с этой человеческой наукой. 
Потом Владимир Николаевич снова начинал проверять тет-. ради, а я ему, как мог,
помогал. 
В этом и был главный смысл ночного протопоповского урока: мне, потенциальному
двоечнику и другу гагар, великий учитель доверял проверку сочинений, авторы которых,
возможно, бывали и старше, и грамотней меня. 
Одним махом Протопопов убивал многих зайцев. 
Он не только выжимал до предела скудные мои знания, не только напрягал внимательность,
обострял ответственность и возбуждал решительность, но и внедрял в меня некоторые
сведения из проверяемых мною же тетрадей. А когда я поднаторел, Владимир Николаевич
убил еще одного зайца: я немного все-таки облегчал гору его тетрадей. 
Он доверял мне даже ставить отметки - двойки и четверки. Тройки и пятерки он
ставить не велел. И в этом заключалась любопытная его мысль. 
Он, конечно, понимал, что мне, как другу гагар, двойки несимпатичны. Я и вправду
их очень не любил и всегда старался "натянуть на тройку". Мне казалось преступным
ставить двойки бедным гагарам из другой школы. Если уж я ставил двойку - это
был трагический, но, увы, бесповоротный факт. Оставалось только снять шапку.

Тройки Протопопов за мною перепроверял, а пятерки всегда считались от Бога, и
тут Владимир Николаевич должен был глянуть сам. 
Ну а четверка - пожалуйста. Четверку он мне доверял, тут наши мнения никогда
не расходились, и я гордился этим. 
Проверив тетрадки, я раскладывал их на четыре кучки - двойки, тройки, четверки
и пятерки. 
- Учитель! - шутил тогда Владимир Николаевич и бил меня в грудь кулаком.- Перед
именем твоим позволь смиренно преклонить колени... 
И тут он перепроверял за мной тройки и пятерки. Наткнувшись на какую-нибудь мою
глупость или недоразумение, он недовольно бурчал: 
- Гагарство...- И ногтем подчеркивал то место в тетради, где находилась моя глупость
или недоразумение. 
Глупость моя или недоразумение никогда не сопровождались протопоповским кулаком.
Кулак был от радости, от счастья, а тут вступал в силу ноготь. Он упирался в
то место тетради, где я допустил гагарство, а если я ничего не понимал, сопровождался
жесткими ногтеобразными словами. 
Потом я засыпал наконец на кожаном учительском диване и, просыпаясь иногда, видел,
как сидит мой учитель за столом, пьет чай, курит трубку и все проверяет, проверяет
бесконечные тетради, и сверкают его добрейшие стальные глаза. Владимир Николаевич
Протопопов не спал никогда. 
Как-то зимней метельною ночью и на меня напала бессонница, а в бессоннице пришло
вдруг некоторое озарение, и я написал стихи:
Метели летели, 
Метели мели, 
Метели свистели 
У самой земли...
Владимир Николаевич смеялея, как ребенок, колотил меня в грудь кулаками, а потом
вдруг вскочал, в каком-то чудовищном мгновенном плясе пронесся по учительской,
напевая:
Летели метели 
В розовом трико!
Я был потрясен. Меня поразило, как Владимир Николаевич неожиданно восплясал.
Удивляло и то, что кто-то уже написал про метели, значит, озарение мое было не
в счет и все это пахло недопустимым гагарством. 
Были однажды поздние дни мая. 
Владимир Николаевич под утро разбудил меня. Полусонного подвел к окну. В сизом
школьном окне виднелись пасмурные в утренних сумерках ветки тополя, скользкие
от росы листья. 
Мы смотрели в окно. 
Владимир Николаевич задумался и даже немного обнял меня, чего никогда раньше
не делал. Потом спохватился и ударил кулаком в грудь. 
- Был утренник,- сказал он. Помолчал. Продолжил: - Сводило челюсти... 
Я уже ожидал удара в челюсть, но снова получил в грудь.
 ... И шелест листьев был как бред. 
Синее оперенья селезня 
Сверкал за Камою рассвет.
Крепкий удар, завершающий строфу. 
Так Владимир Миколаевич Протопопов вколачивал в меня поэзию.
Итак, в нашем дворе все понимали, что в институт мне сроду не поступить. 
Понимал это я, понимал это мой брат Боря, понимали школьные учителя. Не понимал
только Владимир Николаевич Протопопов. Он понимал, что я поступлю, и я поступил...

Друзья мои, поскольку мои учебные программы были выведены из под патронажа МСЕХ, я озаботился тем, чтобы не просто уйти в свободное частное преподавательское плавание.

• Московская Евангелическая община Воздвижения Креста Господня,


• Евангелическо-лютеранская церковь Аугсбургского Исповедания


• Старокатолическая провинция св. Мефодия


• Старокатолическая Церковь в Словакии

• Ортодоксальную англиканскую церковь в США,


• Апостольскую епископальную церковь в Португалии,


• Международное содружество евангелических епископальных церквей,


• высокоцерковные лютеранские братства в Центральной Европе.

Благодаря добродетельной Е. Денисовой мы сегодня со Светкой сходили в концертный зал им. Чайковского на творческий вечер Э. Радзинского…

( Прочитать оставшуюся часть сообщения »Collapse )

blog.begichev.info